Воскресное чтиво: «Рыбалка в Америке», Ричард Бротиган

Красная кайма

Семнадцать лет спустя я сидел на камне. Я нашёл его под деревом рядом с заброшенной хибарой, над дверью которой, как похоронный венок, болталась записка от шерифа.

НАРУШЕНИЙ НЕТ
5/17 ХАЙКУ

Много рек и тысячи форелей утекло за эти семнадцать лет, сейчас рядом с дорогой плескалась река по имени Кламат, и мне нужно было попасть на тридцать пять миль вниз по течению, в Стилхед, где я тогда жил.
Всё очень просто. Машины проезжали мимо, несмотря на то, что в руках я держал удочку. Обычно люди охотно подбирают рыбаков. Я ждал уже три часа.
Солнце походило на огромную пятидесятицентовую монету, которую кто-то обмакнул в керосин, поджёг и сказал: «Подержи, я пока схожу за газетой», — сунул монету мне в руку, ушёл и не вернулся.
Я брёл милю за милей, пока не уселся под деревом на камень. Каждые десять минут проезжала машина, я вставал, задирал большой палец, словно связку бананов, и вновь опускался на камень.
Хибару покрывала жестяная крыша, за много лет проржавевшая докрасна, точно шляпа, которую надевали приговорённым к гильотине. Угол крыши оторвался и клацал на горячем речном ветру.
Показалась машина. Пожилая пара. Машина вильнула, съехала с дороги и чуть не упала в реку. Видимо, им нечасто приходилось видеть в этих краях хичхайкеров. Пока машина не скрылась за поворотом, мужчина и женщина постоянно на меня оглядывались.
От нечего делать я стал ловить садком мух. Получилась неплохая игра. Правила были следующими: я не мог гоняться за мухами, приходилось ждать, когда они подлетят поближе. Это помогло хоть чем-то занять голову. Я поймал шесть штук.
Неподалеку от хибары стоял деревянный нужник с распахнутой настежь дверью. Нутро сортира было открытым, как человеческое лицо, — так, будто он хотел сказать: 
— Старый хрен, который меня построил, срал здесь 9745 раз, пока не умер — и я не хочу, чтобы кто-то ещё ко мне приближался. Он был хороший мужик. Он выстроил меня, как надо. Оставьте меня в покое. Я теперь памятник его почившей жопе. Ничего тут нет интересного. Потому дверь и открыта. Если приспичит, срите в кустах, как олени.
— Хер с тобой, — сказал я сортиру. — Всё, что мне нужно, — это поскорее отсюда свалить.

Лимонадный пьяница

В детстве я дружил с мальчиком, который из-за грыжи превратился в лимонадного пьяницу. Он рос в очень большой и бедной немецкой семье. Чтобы прокормиться, старшим детям приходилось целое лето собирать в поле бобы по два с половиной цента за фунт. Работали все, кроме моего друга, потому что у него была грыжа. У родителей не хватало денег на операцию. И даже на то, чтобы купить бандаж. Так что мой друг сидел дома, превращаясь в лимонадного пьяницу.
Однажды августовским утром я зашел к нему в комнату. Он ещё лежал в кровати, выглядывая из-под революционных лоскутов старого одеяла. Ни разу за всю свою жизнь он не спал на простынях.
— Принёс? — спросил он.
— Ага, — кивнул я, показывая на карман.
— Хорошо.
Друг спрыгнул с кровати, и я увидел, что он уже одет. Он как-то говорил, что перед сном никогда не снимает одежду.
— Зачем? — говорил он. — Всё равно потом вставать. Так лучше. Глупости это — раздеваться, потом опять одеваться.
Он двинулся на кухню, огибая по пути младших детей, чьи мокрые ползунки пребывали на разных стадиях анархии. Он приготовил себе завтрак: кусок домашнего хлеба с сиропом и ореховым маслом.
— Пошли, — сказал он.
Друг доедал свой сэндвич, пока мы шли в лавку. Она была в трёх кварталах, на другой стороне пустыря, покрытого густой жёлтой травой. Там сидели фазаны. Откормившиеся за лето, они лениво отлетели в сторону, когда мы подошли совсем близко.
— Привет, — сказал бакалейщик. По его лысому черепу расползлось красное родимое пятно — такой формы, словно на голове запарковали старую машину. Бакалейщик без слов выставил на прилавок пакет сухого виноградного лимонада.
— Пять центов.
— Давай, — сказал мой друг.
Я достал из кармана пятак и протянул бакалейщику. Тот кивнул, и старая красная машина качнулась взад-вперёд, точно с водителем случился эпилептический припадок.
Мы ушли.
Теперь мой друг шёл впереди. Один из фазанов поленился даже взлететь. Он бежал перед нами через пустырь, словно пернатая свинья.
В доме моего друга началась церемония. Приготовление лимонада стало для него и романтикой, и ритуалом. Всё должно было происходить достойно, с точным соблюдением протокола.
Первым делом мой друг достал галлонную канистру, и мы двинулись к той стороне дома, где из середины грязной лужи, как палец святоши, торчал водопроводный кран.
Друг высыпал в канистру содержимое пакета. Затем поместил её под кран и повернул вентиль. Пузырясь и плюясь во все стороны, из крана полилась струя.
Друг внимательно следил, чтобы канистра не переполнилась и ни одна драгоценная капля лимонада не оказалась на земле. Когда вода поравнялась с краем, он точным мягким движением повернул вентиль — так знаменитый нейрохирург извлёк бы из мозга пациента больное воображение. Затем мой друг туго закрыл крышку и как следует встряхнул канистру.
Первая часть церемониала была окончена.
Подобно вдохновлённому служителю экзотического культа, мой друг справился с ней как нельзя лучше.
На крыльце появилась мать и голосом, полным песка и веревок, спросила:
— Ты собираешься сегодня мыть посуду?.. А?
— Сейчас, — ответил он.
— Сделай милость, — сказала она и ушла, как будто не появлялась вовсе. 
Вторая часть церемонии началась с торжественного внесения канистры в заброшенный курятник на заднем дворе.
— Посуда подождёт, — сказал мне друг. Бертран Рассел и тот не смог бы выразиться точнее.
Друг отворил дверь, и мы вошли в курятник. На полу валялись полусгнившие комиксы. Они были похожи на упавшие яблоки. В углу лежал старый матрац, а рядом стояли четыре четвертьгаллонные банки. Друг наклонил над ними галлоновую канистру и очень аккуратно перелил содержимое, не уронив на пол ни капли. Потом туго закрутил крышки, и дневной запас питья был готов.
Один пакет сухого лимонада рассчитан на две четвертьгаллонные банки, напиток моего друга был жалкой тенью того, чем ему положено быть. И ещё в каждую банку обычно добавляют полстакана сахара, но друг никогда не клал в свой лимонад сахар, потому что сахара у него никогда не было.
Мой друг сотворил себе собственную лимонадную реальность и жил, озарённый ею.