Пока горит ларёк. «Несмеяна» о ностальгии по девяностым и атмосфере переходного времени

— Идея «Несмеяны» — это ведь больше про ностальгию? Детство у нас всех разное, но когда слушаешь «Несмеяну», понимаешь, что приметы того времени у всех одинаковые. Что для вас это детство?

Когда Северный район был с совсем маленькими деревьями и домами, появился ещё один, «самый северный» район. В нём уже почти не было особенных понятий о дележе территорий, потому что «понаехали» все, и любой человек был «не с того района». Получается, что все должны были убивать друг друга с утра до вечера. Время было другое, поэтому гнили тихо, без особенных помп. И даже ларьки тут почти не жгли. Но атмосфера была очень мрачной — от того, что трупы на улицах не валялись, менее «трупной» она не казалась.

Я пытался поймать это сочетание, когда «какой чудесный день, ты мал и ни за что не отвечаешь», и при этом понимаешь, что вокруг происходит что-то не то. Что ракеты — это не то, что летает в воздухе, а то, что гниёт в виде некрашенной арматурины во дворе. И понимаешь, что в детском саду что-то не то рассказывали, что на улице происходит. Ну и этот момент когнитивного диссонанса нарастал. На данный момент он проявляется в виде «Несмеяны».

— Когда это начало проявляться?

«Несмеяну» я придумал в 2009 году, когда особенно сильно заинтересовался своим детством. Я начал переслушивать то, что вызывало жуткие эмоции, когда меня вели в детсад: играла всякая мрачная музыка из всех этих артелей, транспорта, на рынках. И когда я попытался ещё раз пережить те чувства, выяснилось, что слушать это невозможно, а 90% музыки того времени не спасает даже ностальгия. Всё это — «кооперативная музыка» для убивания велосипедной цепью между гаражами. Мне захотелось, чтобы она выполняла некую описательную функцию тех вещей, которые под её аккомпанемент делались. Довольно странно слушать про «страницы и ресницы», когда в тебя в этот момент разряжают рожок от автомата. И не обязательно описывать конкретные события, но атмосферу. Атмосферу утреннего кабака, когда уже всех развезли по домам, борделям и реанимациям, и там всё уже тихо, гильзы собирают с пола, и возникает такая своеобразная «пересменка», пост- или предгрозовая обстановка.

— Но «Несмяена» — это же постмодерн в чистом виде. Трудно её представить в 1989.

Поэтому и возникали трудности. Сразу стало ясно, уже с первого альбома, что вдохновляясь «Комбинацией», «Миражом» и «Ласковым маем», ничего путного сделать невозможно. Говно оно и есть говно. Приходилось интересоваться тем, на что ориентировались эти «Миражи». Разумеется, про какую-то электронику, «новую волну» и другие всем известные вещи знал до проекта «Несмеяна». Я играл и пост-панк в группе Alliteration Kit и метал самый различный, который тоже потом в «Несмеяне» появился и никуда не денется из такой музыки.

Но чтобы сочинять что-то другое, приходилось вдохновляться и сибирским панком, и нойзом, и вот этой эстетикой затёртой плёнки, по сто раз перезаписанной, на второй стороне которой была какая-нибудь левая группа.

— «Несмеяна» меняется? Вы видите разницу между тем, что было раньше, и тем, что есть сейчас?

Если сравнивать раннюю и позднюю «Несмеяну», то на ранней я больше внимания уделял слогу, а на поздних альбомах мне не так интересна тематика или сюжет, а звук, тексты, фразы там скорее просто условные, всё часто сползает в нойз.

— Как сложился состав «Немеяны»?

С Викой мы познакомились ещё в 2005. Мы играли всеразличный «вандал-рок» с крашенными лицами, с бласт-битами, всё такое. Вообще я «вандал-рок» играть не перестал, группа «Сукина Дочь» — в принципе, то же самое, что «Несмеяна», но совсем по-другому.

Уже позже, я попросил Вику попеть: мне показалось, что её кошмарный вокал совершенно замечательно подходит под стиль.

— Вы не очень-то часто выступаете.

Мы сейчас хотим запустить проект с клонами «Несмеяны». Когда нам кто-то пишет о концертах, мы отвечаем: «Выступайте сами и пришлите видео». Мне кажется, если люди увидят, что это подделка, то из зала никто не уйдёт.

— А как же мистика живых выступлений, всё такое?

Мы выступаем исключительно под фонограмму. Раньше мы только под минус выступали, теперь добавили живой вокал. Начали орать под плюс. Нам показалось, что два кривых вокала — это ещё страшнее. Главное, чтобы было эмоционально — неважно, какая эмоция. Музыка должна быть фактурной.

Мне раньше казалось, что на наши концерты ходят только модники. Стало как-то совсем не по себе, казалось, что я создаю какой-то искусственный тренд. Но потом понял, что среди тех, кто нам пишет, не только отмороженные, вроде нас, но и на самом деле умные люди. А вообще на все концерты в России ходит всё население России. Знаешь, как бывает, когда вот человек слушает Metallica, выпьет водки — и слушает Лепса, потом Бликсу Баргельда, а потом возьмёт и сочинит что-то своё.

— А какую музыку вы сами слушаете?

В основном советскую эстраду семидесятых, немецкий нойз, дарк-фолк, вроде Death in June. Сейчас вот пытаюсь проявить интерес к русскому рэпу, но пока получается плохо. Потому что от стиля, у которого ориентиры Bad Balance и «Мальчишник», хорошего не жди. Некоторые даже уже на Децла стали ориентироваться — видать, тоже бронзоветь начал. Не знаю, как это всё Прилепин любит, но говорит, любит искренне.

— В конце восьмидесятых и девяностых было огромное количество групп, выпускавших безумное количество альбомов. У «Несмяены» они тоже выходят с завидной регулярностью. Насколько это сложно технически?

Для создания музыки нам многого не надо. Ревер есть — для атмосферы подземного перехода хватит. Краудфандинг, когда люди просят поклонников «дайте мне 30 000 рублей на запись альбома на студии», мне не совсем понятен. Что за эти деньги они хотят записать? Это как строительство олимпийской дороги, выложенной черной и красной икрой, киллометр за 20 миллионов долларов. Я считаю, что можно делать хорошую музыку, не вкладывая в это ни копейки. Максимум, что я сделал — купил внешнюю звуковуху, чтобы вокал записывать. Не скажу, что намного лучше стало.

— Про «Несмеяну» часто пишут в тематических пабликах, и вы имеете немаленькую аудиторию. Но в целом, какую-то информацию о вас найти довольно сложно. Это сознательный уход от медиа?

Никаким мы промушеном не занимаемся, есть группа в социальной сети — уже хорошо. В этом плане меня привлекает опыт Лаэртского, который сам ни разу не промоутер, сидел у себя в квартире и бесплатно, без всякого пиара стал известным. Вот я стараюсь делать так же. Хотя в квартире мне страшновато постоянно сидеть.

— «Несмяена» — это оммаж вполне конкретному времени. Но вы становитесь старше, как и ваша аудитория, и воспоминания об эпохе стираются. Появляются новые — не дикие девяностые, но стабильные или, если хотите, «гламурные» нулевые. «Несмеяна» может меняться, как менялась российская поп-музыка?

Разумеется, через какое-то время пройдёт ностальгия по девяностым и начнётся ностальгия по двухтысячным. Да и я не могу интересоваться только первыми десятью годами своей жизни, это бред. Я не только своей жизнью интересуюсь, но и чужими. А моя ностальгия по двухтысячным вряд ли будет ассоциироваться с российской эстрадой, всё-таки лет в 15-16 я уже имел возможность слушать нечто другое. Так что всякие Лени Кравитц, Limp Bizkit, Виа Гра не вызывают у меня каких-то эмоций. Хотя, казалось бы, в двухтысячные звук должен быть вроде другой, но Меладзе и компания всё равно ориентировались на восьмидесятые, на Добрынина. Так что они все тоже не особо отличаются от группы «Мираж».

— Но дело же не только в музыке.

Да, другое дело, что останется интерес к атмосфере переходного времени. «Горел ларёк» — это как символ смены курса страны, а у нас он менялся постоянно. И очевидно, что историю России нельзя уместить в «ларёк горящий» или «ларёк потушенный», там всё гораздо сложнее. Дело не только в лозунгах: «не нужны деньги» — «даёшь деньги», или в том, что «разрешили рынок» — «запретили рынок». Непреемственность поколений. Когда одно поколение не берет у другого эстафету, а наоборот, нападает, отбирает свое десятилетие у предыдущего, с криками, ссорами, со стрельбой. То есть диалога у общества никогда в России не было. Но это не значит, что нельзя и пробовать. Но только человеку наших дней, когда он читает учебник истории, может показаться, что смены десятилетий проходили спокойно. На самом деле, «ларёк горел» постоянно. Так что в этом смысле, «окололарёчная тема» будет присутствовать всегда.

— С двухтысячными понятно. А современная музыка вызывает интерес? Ведь актуальная русская музыка почти вся так или иначе построена на ностальгии, хотя это и не декларируется открыто.

Не скажу, что я слушаю много современной русской музыки, но прислушиваюсь. И ловлю себя на мысли, что я делаю это, чтобы найти людей, которые тоже ностальгируют по предыдущим десятилетиям. Мне интересно, что делается по двухтысячным. Но чтобы реально получилось что-то интересное, должно пройти хотя бы десять лет. Во-первых, люди должны подрасти, а во-вторых, большое видится издалека.

Мне очень интересно то, что делал Барецкий с «Ёлочными игрушками». Очень интересно то, что делает Глухов и его «Ансамбль Христа Спасителя И Мать Сыра Земля», его же проект «Лёша-закон». И можно еще упомянуть Васю Обломова, мне очень нравятся его стихи. Через один, конечно, но ведь нравятся. Гарик Осипов, Псой Короленко. Но это уже не мои ровесники.

А мои ровесники, которые интересуются сегодняшними днями больше, чем прошлыми, подозрительны. Люди, которым неинтересно прошлое — им неинтересно и настоящее. Потому что в любом случае необходимо проводить какие-то параллели.

— Большое видно издалека?

Нет никаких проблем, что ты поёшь о внешних атрибутах, о страхах и джипах — такая музыка тоже имеет право на существование. Но когда человек поёт и пытается разобраться в глубине проблемы, консьюмеризме, он всё равно обращается к прошлому — опять же к этим восьмидесятым, «колбасным электричкам» в совке, когда все только и мечтали «вот стенка будет мебельная, коммунизм построим — будем жрать с утра до вечера». Если человек пытается показать, что нехорошо «сидеть» на нефтяной трубе, но при этом не вспоминает про «колбасные электрички», он либо пропагандирует все эти «сидения на трубе», типа будь таким же безразличным, как и я, либо вообще не понятно, зачем он этим занимается. А всё, что знают о прошлом, — это «хочу в девяностые назад к бандитам, бритые волосы, яйца не бриты». И всё, набор какой-то клюквы, примет времени.