АРТ-КУРС: Анна Горбунова об арт-марафоне и конце нового в искусстве

Я знаю, что недавно ты участвовала в московских перфомансах Владимира Дубосарского. Расскажи, как это было?

Да, в сентябре я была в Москве и решила сходить на его перфоманс. На четырнадцать дней художник переместил свою мастерскую в залы Музея, где ежедневная рутинная работа стала доступна зрителям, критикам, коллегам. На четвертом этаже ММОМА меня встретил куратор выставки режиссёр Александр Шейн, подвел к Владимиру и сразу снял на камеру наш разговор, а сам художник предложил прийти завтра со своими работами и присоединиться к перфомансу. Моё сердце улетело в пятки: не каждый раз тебя зовут писать картины прямо в музее! В таких вот волнениях я купила себе шикарное красное платье и закончила день на вечеринке по случаю закрытия «Лета на стрелке», где выступал King Krule.

И что ты в итоге написала?

Когда я невыспавшаяся пришла в ММОМА, Дубосарский задал только один вопрос: «Что ты будешь писать?». Я, не думая, ответила: «Вас!». Он попросил рассказать на камеру, как я буду это делать, и я начала работать. Каждое движение было на виду и каждый мазок был, будто голый, тут же приходили люди и обсуждали портрет при мне. Через неделю я приехала в Москву на торжественное закрытие перформанса и увидела, что моя картина стоит на самом видном месте, рядом с работой Зураба Церетели.

Ты работаешь только с маслом и холстом?

Нет, недавно мне пришла в голову идея заняться скульптурой. Я поняла, что самый подходящий вариант для меня — делать слепки. Первым подопытным стала моя подруга Ксения Бабкина. Когда я начала наваливать ей на лицо розовую мерзкую жижу, она испытала шок, но самоотверженно выдержала 20 минут, не шевелясь. Но первый блин комом. Слепок не получился, и пришлось пробовать ещё. Во второй раз у Ксении закружилась голова, но в итоге кое-что вышло.

Потом я начала делать чистовые скульптуры. Теперь ещё одной моей подруге пришлошлось спокойно сидеть и не шевелиться с улыбкой на лице, когда через зубы в рот затекала чудовищная жижа. Она даже с высунутым языком выдержала 20 минут, правда мычала всё время.

В России современное искусство всё ещё воспринимают негативно. Как понять совриск и как отличить «настоящего» художника от «ненастоящего»?

Понимание или не понимание современного искусства — это вопрос компетенции. Два года назад я понятия не имела, что это и с чем его едят, как и большинство людей в России. Многие принимают осудительную позицию, хотя ни черта в этом не смыслят. В нашей стране с актуальным искусством тяжело, потому что система образования застряла и не развивается. В Воронеже есть выдающиеся люди, которые знают про contemporary art намного больше остальных, их немного и, поверьте, им очень тяжело. В этом я убедилась недавно на обсуждении доклада «Воронежский Пульс».

Художником может быть любой человек, который чувствует в этом необходимость. Сейчас все фотографируют и выкладывают в сеть свою частную жизнь в том свете, в котором хотят её представить. Люди фантазируют, создают образы, пишут и получают в подарок аудиторию и лайки. Все, кто есть в сети, — уже давно создатели, зрители и непосредственные участники одного огромного арт-проекта.

А что это был за проект с Бартеневым, на который ты снова ездила в Москву в ноябре?

Я участвовала в 24-часовом Арт-марафоне «АРТ-школа». Всё проходило в спортивном зале: он превратится в огромную творческую мастерскую, в которой возник кинопавильон, фотолаборатория и выставка арт-объектов. Мы ночевали все вместе в спортзале на матрасах и в спальниках, будто в одной большой палатке. Некоторые художники дописывали свои картины до часу ночи, а я в это время уже веселилась и смотрела фильмы вместе с киношниками и фотографами. Для участников направления «Живопись» была выбрана тема поколений, где нужно было отобразить свой взгляд на настоящее современного поколения и на его будущее через автопортрет. Я написала себя в виде нескольких зародышей, которые развиваются в годичных кольцах деревьев. Деревья все похожи и не ясно, какое вырастит, какое погибнет, а какое будет плодоносить. Эта работа отражает тот внутренний выбор, который стоит передо мной сейчас — между работой и творчеством.

Концепт твоей работы был понятен или, как и многие объекты совриска, вызывал недоумение?

Картина полдня стояла единственным ярким пятном в спортзале, люди подходили и рассказывали, что видят в ней. Кто-то подумал, что это яйцеклетки, а Бартенев сказал, что это прекрасные цветы. Когда я написала примерно половину, ко мне подошла девушка и сказала, что тоже хотела написать дерево, но их пишут все. Я прошлась по залу и увидела примерно 5 деревьев — у всех в голове штамп, и у меня —  тоже! Но, подумав, решила не расстраиваться: все мы родились в советское время, выросли примерно в одинаковых условиях, получали одинаковое художественное образование, смотрели одни и те же передачи и фильмы и, следовательно, штампы у нас тоже должны быть похожи. Итогом марафона стала инсталляция, которую придумал Бартенев. Из всех работ был сделан лабиринт, стенами которого стали двухсторонние картины.

А тебе не кажется, что совриск сейчас — это слишком просто и ничего по-настоящему нового уже давно не появляется?

Раньше меня волновала мысль о том, что нового в искусстве быть не может, и всё, что я создаю, уже было кем-то создано. Но в книге «Политика поэтики» я прочла отличную мысль о том, что художники уже давно провозгласили «конец нового в искусстве» для того, чтобы дать жизнь новому без соблюдения исторических законов. Я поняла, что совриск может быть моим личным делом, индивидуальным выбором. Я создаю нечто прекрасное, ужасное или забавное каждый день, радую всех своими безумными цветами. Каждое моё маленькое переживание превращается в итоге в арт-объект.